Джек Обри взялся за ручку. Чуть приоткрыв дверь, он выскочил наружу.
— Киллик! — завопил он, отряхивая одежду. —
— Сэр?
— Иди помоги доктору. Да поскорей.
— Никуда я не пойду, — отвечал Киллик.
— Неужели ты, военный моряк, боишься?
— Боюсь, сэр, — признался Киллик.
— Тогда приберись в носовой каюте и накрой там скатерть. Затем откупори полдюжины бутылок кларета. — Капитан кинулся к себе в спальную каюту и сорвал шарф: под ним что-то копошилось. — Что на обед? — крикнул он.
— Оленина, сэр. Я достал великолепное седло у Чейтора. Такое же, какое дамы прислали нам из Мейпс Корт.
— Джентльмены, — произнес Джек Обри после того, как пробило шесть склянок послеобеденной вахты и пришли гости. — Милости прошу. Боюсь, придется сидеть в некоторой тесноте, поскольку мой друг проводит научный опыт в кормовой каюте. Киллик, скажи доктору, что мы надеемся увидеть его, как только он будет свободен. Ступай же, — добавил он, незаметно стиснув кулак и мотнув головой в сторону буфетчика. — Ступай, тебе говорят. Можешь разговаривать с ним через дверь.
Обед протекал как нельзя лучше. Возможно, «Резвый» отличался спартанской внешностью и обстановкой, но Джек Обри унаследовал от предыдущего капитана отличного повара, изучившего аппетиты моряков, а гости его были воспитанными людьми, прекрасно освоившими морской этикет. Даже вахтенный мичман, который все время молчал, сохранял при этом учтивый вид. Однако все строго соблюдали субординацию, с почтением относились к капитану, и, поскольку Стивен витал мыслями где-то далеко, Джек Обри с удовольствием общался с капелланом, оказавшимся живым, разговорчивым человеком, которого не подавляла официальная обстановка капитанской каюты. Мистер Лидгейт, постоянный викарий Вула, был кузеном капитана Хамонда и путешествовал в качестве пассажира ради поправки здоровья, оставив прежний образ жизни для того, чтобы насладиться морским воздухом и сменой обстановки. Ему особенно рекомендовали воздух Лиссабона и Мадейры. А Бермуд тем более. Разве не они были конечным пунктом их плавания?
— Вполне возможно, — отвечал Джек. — Я даже надеюсь на это. Однако в меняющихся условиях войны в таких вопросах нет никакой уверенности. Я знал многих капитанов, которые рассчитывали, что их пошлют к мысу Доброй Надежды, но в последнюю минуту их отправляли на Балтику. Все должно быть в интересах флота, — добавил он с излишним пафосом. Затем, чувствуя, что такого рода замечания могут расхолодить присутствующих, воскликнул: — Мистер Дэшвуд, вино рядом с вами. Интересы флота требуют, чтоб оно вливалось в ваши жилы.
Мистер Симмонс, расскажите, пожалуйста, про обезьяну, которая меня так удивила нынче утром. Про живую обезьяну.
— Вы имеете в виду Кассандру, сэр? Она одна из полудюжины тех животных, которые оказались на борту фрегата в Тангу. По словам судового врача, это самка гиббона. Все матросы очень любят ее, но мы подозреваем, что она тоскует. Мы сшили ей фланелевый жакетик, когда прибыли в прохладные родные воды, но она не желает его носить и английскую пищу не желает есть тоже.
— Вы слышали, Стивен? — спросил Джек Обри. — На борту находится самка гиббона, которой нездоровится.
— Да, да, — отвечал доктор, вернувшись к действительности. — Я имел удовольствие видеть ее нынче утром. Она шла, держа за руку одного из самых юных гардемаринов. Было невозможно определить, кто кого поддерживает. Трогательное, симпатичное создание, несмотря на его плачевное состояние. Я с нетерпением жду возможности анатомировать его. Месье де Бюффон предполагает, что голые мозолистые наросты на ягодицах мартышек могут заключать в себе железы, вырабатывающие запах, но он не утверждает это определенно.
При этих словах среди обедающих пробежал холодок. После непродолжительной паузы Джек Обри произнес:
— Полагаю, дорогой друг, что экипаж корабля был бы гораздо признательнее вам, если бы вы вылечили бедное животное, вместо того чтобы исправлять ошибки этого француза.
— Если уж на то пошло, матросы сами убивают Кассандру. Они сделали ее запойной пьяницей. Наши матросы везде одинаковы: ничто на свете не помешает им поить ромом тех, кого они любят. Возьмем, к примеру, белобрюхого тюленя, который был у нас в Средиземном море. Он, с улыбкой на морде, умудрился утонуть в пьяном виде. После того как его выловили и анатомировали, выяснилось, что почки и печень у него совершенно разрушены, точь-в-точь как у мистера Бланки с бомбометного кеча «Каркас» — шестидесятитрехлетнего помощника штурмана, которого я имел удовольствие анатомировать в Порт-Магоне, — замечу, что покойник в продолжение тридцати пяти лет ни одного дня не был трезвым. Я встретил эту самку гиббона почти сразу после раздачи грога. При первых звуках «Нанси Доусон» она спрыгнула с командирского катера. Животное было пьяно в стельку. Оно сознавало, в каком состоянии находится, пыталось скрыть его и со смущенным видом вложило свою черную лапку в мою. Кстати, а кто был тот юный джентльмен? Ему сообщили, что это был Джошуа Рендолл, сын второго лейтенанта, который, вернувшись домой, обнаружил, что жена его умерла, ребенок остался без присмотра, а никого из близких родственников у них не нашлось.
— Потому-то он и привел сына с собой, — объяснил мистер Дэшвуд. — А капитан определил его в ученики к боцману.
— Очень, очень грустно, — произнес Джек Обри. — Я надеюсь, что скоро нам предстоят военные действия. Нет ничего лучше, чем участие в бою, чтобы изменить взгляды человека. Это будет или французский, или испанский фрегат, а испанцы отличаются упорством в бою.
— Я слышал, что вы участвовали во многих сражениях, сэр. Это правда? — спросил священник, кивнув на повязку на голове капитана.
— Не чаще, чем большинство, сэр, — отвечал тот. — Многие офицеры оказались более удачливы.
— Скажите, пожалуйста, какое количество сражений вы считаете достаточным? — продолжал священник. — Придя на корабль, я удивился, узнав, что ни один из господ офицеров не может объяснить мне, что такое ожесточенная битва.
— Все, главным образом, зависит от удачи или, скорее, от Провидения, — отвечал Джек Обри, поклонившись духовному лицу. — От того, какова ваша позиция и так далее. В конце концов, — добавил он, попытавшись сострить, — в конце концов, для того чтобы возникла ссора, нужны два участника, и если французы не нападут на нас, то не между собой же нам воевать. Видите ли, приходится выполнять столько будничной работы — участвовать в блокаде, перевозить войска. Смею предположить, что половина лейтенантов, внесенных в справочник корабельного состава, никогда не участвовали в таких сражениях, когда встречаются корабли или флоты, равные по силе. Пожалуй, даже больше половины.
— Я, например, не участвовал, это точно, — заметил Дэшвуд.
— Я наблюдал сражение, когда в девяносто восьмом служил на «Каллодене», — сказал Симмонс. — Это было грандиозное сражение, но мы сели на мель и не смогли в нем участвовать. Мы так расстроились.
— Должно быть, это было трудное испытание для вас, — сочувственно произнес Джек Обри. — Помню, как вы мучились со становыми якорями, изо всех сил пытаясь стащить корабль с мели.
— Так вы участвовали в битве на Ниле, сэр?
— А то как же. Я служил на «Леандре». Помню, я вышел на палубу в тот момент, когда «Мьютин» подошел к вам с кормы и попытался стащите вас на чистую воду.
— Выходит, вы были в числе участников великого сражения, капитан Обри? — оживившись, произнес священник. — Расскажите, пожалуйста, как было дело. Можете ли вы поделиться некоторыми из ваших впечатлений?
— Видите ли, сэр, сомневаюсь, что я смогу. Это все равно что рассказать о своем впечатлении от симфонии или великолепного обеда. Это сопряжено с таким шумом, какого вы и представить себе не можете. Кажется, что время остановилось, и чувствуешь себя страшно усталым. А потом приходится долго разгребать обломки и наводить порядок.
— Именно об этом я и хотел узнать. И много было грохота?
— Хоть отбавляй! К примеру, во время сражения на Ниле рядом с нами взорвался французский «Л'Ориан», и после этого в течение десяти суток мы не разговаривали, а кричали. Но во время сражения при Сент-Винсенте шуму было гораздо больше. Когда мы стояли у Сент-Винсента, то в том месте корабля, которое мы называем «бойней» — это средняя часть орудийной палубы, сэр, — было установлено в ряд шестнадцать тридцатидвухфунтовых, раскаленных докрасна орудий, которые с адским грохотом подпрыгивали при отдаче, а нам приходилось выкатывать их снова и снова. Прямо над нашими головами вели огонь орудия верхней палубы. Когда неприятельское ядро ложится в цель, уши закладывает от треска разбитого рангоута и воплей раненых. А вокруг столько дыма, что почти невозможно ни дышать, ни смотреть; матросы словно бешеные кричат «ура», обливаются потом и, едва выдается секунда, хлещут воду. У Сент-Винсента мы вели огонь с обоих бортов, отчего едва не оглохли. Я только и помню, что страшный шум повсюду да огненные вспышки во мраке. Но, — добавил он, — в артиллерийской дуэли самое главное — скорость, точность и дисциплина. Мы производили бортовой залп каждые две минуты, а противнику для этого требовалось три с половиной или даже четыре. Это и обеспечило нашу победу.
